...Дни шли. Серапион мучился бессонницей, щедро поливал себя туалетной водой, его мутило от освежителей дыхания и недоедания. Он худел, сутулился, и вид его становился все более измученным. Коллеги и те, кто знал его, недоумевали – они не понимали, что с ним происходит.Каждый понедельник Серапион принимал участие в совещаниях у генерального директора, сидя за большим столом вместе с полутора десятками коллег из разных подразделений. В тот понедельник он приехал вовремя и уселся на свое обычное место, разложив перед собой все необходимое для записей. Совещание началось, и тут Серапион почувствовал, что его начинает подташнивать, а перед глазами замелькали разноцветные искорки. Он сжал кисти рук в кулаки, попытался изменить позу – ощущение дурноты не проходило. Виктор Сергеевич говорил о кредитах и факторинге, а Серапион чувствовал себя все хуже – тошнота подступала, не считаясь с текущей финансовой политикой компании. Серапион пару раз в детстве падал в обморок и хорошо помнил состояние предшествую
Прохладно, сумрачно-темно,безмолвно, странно.Разлито в воздухе вино,витает прана.Шаги шуршащие легки,деревья шепчутмои любимые стихи –душе полегче.Когда ещё сказал поэт:Покой и волявозможны. А вот счастье – нет!Но я б поспорил.А в небе Кантовом молчатвсё те же звёзды.Когда б по новой жизнь начать!Сегодня поздно.А завтра? Завтра выходной –вставать не рано...Покойно, холодно, темно,немного странно...
...После наводнения Архипка неузнаваемо преобразился: расправил плечи, засверкал счастливо большими вдумчивыми глазами и, главное, стал рисовать. Он писал акварелью и маслом. Сюжет картин был один и тот же – сад, затопленный водой. Однако вдохновение, овладевшее им, подпитывало его все новыми и новыми чудесными идеями. Оттого, видно, сад выходил всякий раз по-разному: то съежившимся под громадной тяжелой волной, то переливающимся мокрой зеленью в лучах солнца, растворившихся в прозрачной воде, а то охваченным буйным цветением, устилающим белыми лепестками дно безбрежного моря…
Тихая осенняя услада, Золотой окраинный покой, Только галки редкие у сада Да старик, неведомо какой. С легкой грустью смотрит на деревья, Может, здесь нашёл свой скромный рай?… Отпустила грешнику деревня Все грехи, переселив в сарай. И живёт в сторожевом сарае, Потихоньку тянет самосад, С грустной думой о небесном рае, Где – Бог знает – сад или не сад? Здесь же, Боже, тихая услада, Золотой окраинный покой, И туман, как клубы самосада, Над землёй родимой и рекой.
...Пружинистая дорожка, накрепко перехваченная поперек ажурными прутьями, в совершенстве скрадывала перестуки шагов. Один из охранников терпеливо дожидался на лестничной площадке, другой – массивный латыш Александр Бельмас – подымался вместе с вождем, следуя на маленький шажок позади, в полном соответствии с инструкцией. В этом подъезде все было по-старому: ровно горели электрические канделябры, от массивных батарей парового отопления явственно распространялось ощущение приятной теплоты, поблескивающие свежим лаком широкие дубовые перила заботливо укладывались под ладонь посетителя, как бы приглашая, совершенно без оглядки, наслаждаться истинным дореволюционным комфортом, не вспоминая при этом о разного рода глупостях в виде военного коммунизма. Владелец особняка, Василий Эммануилович Брант, управляющий торгового дома "Брант Э.Г. и Ко", а по совместительству – потомственный почетный гражданин Санкт-Петербурга, специализировался на торговле лесом. Председатель правления Товарищества Беломорского лесного завода, Меленковского завода льняной мануфактуры, директор Товарищества Кемских лесопильных заводов и общества Новороссийского завода портландцемента «Цепь», член Совета Петербургского учетного и ссудного банка, – словом, чинов да регалий и за день не перечесть, – к произошедшим в родном отечестве переменам отнесся насквозь индифферентно и тут же сдунул за границу, прихватив с собой разлюбезного компаньона Петра Эдуардовича Шрамма и немаленькие ценности, нажитые в результате многовековой эксплуатации обездоленного пролетариата. В покинутом же им домике на Большой Дворянской улице стали происходить загадочные и до головокружительности чрезвычайные перемены. Вначале на объекте появился вездесущий господин Бонч-Бруевич. Бегло осмотрев уцелевший особняк, он выставил вооруженную охрану, попутно объяснив случившемуся тут же господину Зиновьеву, что дом немедленно поступает в личное распоряжение Ильича. Григорий Евсеевич, он же Овсей-Гершен, он же Аронович, он же Радомышельский сильно опечалился, но возражать, разумеется, не посмел и отправился подыскивать для себя другое не разоренное помещение. Специальная «смольнинская команда» прибыла в особняк на следующий же день, занявшись легким ремонтом, запуском кочегарки и грамотной установкой пулеметных гнезд. Официально дом Брандта был национализирован для последующей организации в нем детского интерната. О том, что на деле там имеет место быть скоропалительное обустройство любовного гнездышка, знали лишь настоящие ленинцы...
В одном небольшом городе у самой речки стоял старый дом. Он был таким старым, что весь покосился и покрылся морщинами трещин. Почти все время от реки тянуло сыростью, а раскидистые деревья рядом с домом закрывали солнечный свет. Поэтому в квартирах этого дома всегда было холодно и неуютно. В одной из таких квартир, на самом нижнем этаже, жила маленькая светловолосая Аннушка со своей мамой. Жили они уединенно и, практически, незаметно: мама очень много работала, и девочка всегда оставалась дома. Во двор она выходила очень редко. Нет, не потому, что боялась, как все девчонки, большущих пауков на стенах подъезда и драчливых мальчишек на улице, просто с ней все равно никто никогда не играл. Аннушка была слепой. Слепой с самого рождения. Вот поэтому она чаще всего подолгу одна оставалась дома, расчесывала и заплетала волосы своей единственной кукле Лизе или укладывала спать одноухого зайца, который достался ей от прежних хозяев квартиры. А еще Аннушка очень любила рассказывать своим игрушкам сказки: она пересказывала им те, что слышала от мамы, но чаще всего девочка придумывала их сама. В этих сказках солнышко было теплым и ласковым, как руки мамы, были разные принцы и принцессы. Аннушка не знала, какие они, но ведь для настоящей волшебной сказки этого и не нужно было...
Отшельник каменной пустыни средь множества людей, своё зашифровал ты имя в разлёте площадей. По улицам проходишь мимо, как и любой из нас, твой взгляд пронзит неуловимо, не обжигая глаз. Оглянется в тревоге смутной отмеченный тобой, прозреньем странным и минутным взнесённый над толпой... Средь суеты и вдохновений, пороков и страстей тебе понятны все движенья и помыслы людей...
Он привычно вынул из почтового ящика бесплатные газеты с рекламой и не сразу сообразил, что белый прямоугольник, упавший на кафельный пол подъезда – письмо. Поднял конверт, глянул на адрес и фамилию отправителя, поспешно распечатал, пробежал глазами записку – безупречно выписанные буквы и ровные строчки… Он всегда завидовал почерку своего приятеля. Трижды перечитал записку, прежде чем до него дошёл её смысл. Из квартиры позвонил на работу, предупредил, что его не будет несколько дней, и стал собираться в путь. На следующий день он уже ехал в плацкартном вагоне. Отвык от поездов и поначалу стеснялся соседей. Но пообвыкся, загляделся в окно, где без конца – леса, деревеньки, крохотные станции, на которых так хочется выйти…
«Товарищ Сталин, вы большой ученый», – Так обо мне в народе говорят. Любой простой советский заключенный Талдычит это много раз подряд. Им путь моей учености неведом. Но слабости присущи и вождям. И я хотел, чтоб гимн моим победам Пропел известный Осип Мандельштам. Но вот меня почти что до инфаркта Довел стихами этот ренегат. И, стало быть, ему не будет фарта. А кто, скажите, в этом виноват? А вы опять про сталинские щепки. Про лагеря и прочие дела, О казематах самой лучшей лепки, О родине насилия и зла… А я вам всем, товарищи, отвечу То, что на каждом съезде говорю: Не забывайте моего предтечу, Что завещал он, то я и творю! Ведь я – отцом народов нареченный, Рабочих масс и угнетенных каст… «Большое зло несет большой ученый» – Когда-то говорил Экклезиаст. Пророки эти, ветхие создания… Давно в ЧК им объяснить пора, Что только зло с начала мироздания Работало, как двигатель добра.
Архив публикаций за февраль 2008
Произведения [2741]
Журнал «Новая Литература»
Новая Литература | Архив новостей, 2008 год, февраль
Комментариев нет:
Отправить комментарий